ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЛИТВУ  /  Форум

Мне очень нравится творчество Юрги Иванаускайте, сделала перевод специально для вас. Это из первой книги рассказов и написано еще совсем молоденькой девушкой.

Юрга Иванаускайте


КОГДА ЯВИТСЯ ГОДО?

С Ирмой я познакомился этой весной на какой-то безнадежно тоскливой попойке. Она сидела на полу, вытянув длинные, обтянутые черными чулками ноги, и курила. Ирма не пила, однако ее глаза тускло светились, она качалась в такт музыке, сама себе улыбалась и не обращала ни малейшего внимания на окружающих. Ее равнодушие и замкнутость меня раздражали. Я тоже был полон решимости не пить, сидеть вот так – упершись взглядом в небытие, курить и улыбаться далекому голубому растению, которого нет на этой земле. Злило то, что моя роль уже игралась, и достаточно успешно. Еще больше я злился на себя, что не спускаю глаз с Ирмы. Она не была ни красивой, ни, скорее всего, умной, однако мы привыкли превозносить страждущих, а Ирма всем своим видом, словно кричала, что она с преогромным удовольствием погружается в безысходность. Мы станцевали с ней несколько танцев, небрежно поцеловались. Ирма заявила, что тут предостаточно развеселеньких девчонок, более подходящих для любовных дел. Неужели?
Когда Ирма попросила проводить ее домой (я оказался единственным трезвым в этой компании), я удивился. Это была уже не ее роль.
Мы шли пешком по пустынным улицам гудящего города. Небо было слепым и черным, словно пласт пуленепробиваемого стекла, охраняющий город от света звезд.
Ирма молча шла впереди легким, почти танцевальным шагом. Никакого желания завязать контакт со мной... Я схватил ее за руку, придвинул к себе и стал целовать. Ирма не сопротивлялась, гладила мои волосы, шею. Вдруг отскочила и опять, тихо напевая, пошла впереди.
Подошли к ее дому – многоэтажке с бесчисленным количеством окон, которые, казалось, впитали в себя всю темноту ночи.
– Зайди ко мне, дома никого нет, родители уехали, – произнесла вдруг Ирма.
Я не видел ее лица, она стояла спиной ко мне. „Девочке стало жалко, что ночь пройдет впустую“, – цинично подумал я, поднимаясь вслед за ней на пятый этаж. Уникально опрятная парадная: горшки с алоэ, араукариями, цикламены в горшках из черной глины, фикус в деревянном ящике, словно в гробу, листья у него причудливой формы, растущие из осколков хрусталя.
Ирма долго открывала ключом дверь и в нерешительности остановилась. Потом просунула руку внутрь, зажгла свет. Мы вошли. Ирма оглядывалась, словно гостем тут была она, а не я. Вполне нормальный коридор: на обоях раскинулись фиолетовые субтропические растения, на стенах японские картинки – из них выглядывают здоровые розовые птицы и покорно улыбающиеся гейши. Зеркало в резной раме из красного дерева со свечами неприятно зеленого цвета по бокам. В нем отражается окно соседней комнаты, черное небо, желтое сияние города, мрачный силуэт горы.
Ирма взглянула на меня и виновато улыбнулась.
– Зажги лампы в других комнатах, – тихо попросила.
Интересно. Я надеялся на сумрак, романтический свет свечей, эротические песенки Донны Саммер. Ну а потом...
– Девочка, оказывается, боится темноты, – ухмыльнулся я и обошел все четыре комнаты, зажигая свет. От обставленных со вкусом комнат веяло странной пустотой.
Вошел в комнату Ирмы. Кровать, стол, проигрыватель, гора зарубежных «дисков» и ослепляюще красный изящный стул. Странно, обычно такие барышни любят безделушки. Правда, стены Ирминой комнаты были увешаны высушенными розами. Они висели на тонких розовых веревочках, грустные и бесцветные, и выглядели как чучела каких-то райских птиц. Их было так много, что даже мне это не показалось банальным.
– Я включу музыку, – произнесла она тихо, – Вивальди, я его не боюсь.
Из груды пестрых блестящих конвертов она взяла один, черный и ободранный. Вскоре по комнате поплыла живительная весенняя музыка.
– Оригинально, – заявил я.
Она кривлялась очень естественно. Подумайте только – Вивальди она не боится!
Я присел на кровать. По кому ты тоскуешь среди этих засушенных райских птиц?
– Хочешь кофе или вина? – вдруг сказала она. – Но тогда пошли со мной на кухню, одна я не могу.
– Почему, малышка? – я встал и обнял ее.
– Там может кто-то находиться, мне кажется, там кто-то есть, – сказала Ирма, поглядывая через мое плечо на закрытую дверь.
– Дорогая, не воображай, – сказал я.
Мы поцеловались долгим торжественным поцелуем. Пошли на кухню. Я посмотрел в окно. Небо, облитое тусклым городским сиянием. Черный силуэт горы. Где я это уже видел? В мгновенье почувствовал себя словно во сне. Вспомнил – зеркало в резной раме из красного дерева, две зеленых свечи...
Ирма смолола кофейные зерна, поставила воду. Я сел и наблюдал за ней. Моментами она останавливалась и напряженно к чему-то прислушивалась. Вдруг в одной из комнат от сквозняка стукнула дверь. Ирма вздрогнула и подпрыгнула ко мне.
– Все-таки он здесь, о Боже, он здесь, – прошептала, не глядя на меня.
– Девочка, кто такой? – спросил я.
Я обнял ее, она уперлась ладонями мне в плечи и смотрела сверху. Ее страх казался мне смешным. Хотел посадить Ирму себе на колени, но она отпрыгнула от меня.
– Он, Годо, он пришел, – промолвила.
Это было уже невыносимо.
– Вот так рожают, распластавшись над могилою. Сверкнет день – и опять ночь. Время – только для того, чтобы состариться. Воздух переполнен нашими стонами... – процитировал я, демонстрируя, что не только она, но и я что-то знаю о Сэмюэле Беккете и театре абсурда. – Годо не придет, детка. В этом вся суть нашей жизни. Мы его ждем, а он – не приходит. Надежда, что он придет, является двигателем нашей жизни, – я пустился в патетику.
– Но он уже здесь. Арвидас, он в любой момент может придти к нам.
Кажется, я стал участником спектакля абсурда. Что же, внимание, публика!
– А как он вошел, детка? Мы ведь трезвые, дорогая. Дверь захлопнули, я осмотрел все комнаты, когда зажигал свет, там было пусто.
Она обессилено повела плечами.
– Пойду закрою эту открываемую сквозняком дверь, чтобы не дергала тебе нервы, – поднялся я.
Ирма бросилась ко мне и схватила за руку.
– Одна я здесь не останусь!
Обнял ее, и мы оба пошли закрывать дверь. Комната, безусловно, была пуста. Все комнаты пустые. Мы хорошо закрыли все двери и окна. Взяли бутылку вермута, кофе, и пошли в комнату Ирмы. Она захлопнула дверь и придвинула красный стул.
– Думаешь, он не осилит эту преграду? – спросил я улыбнувшись.
– Нет, конечно. Но когда дверь тихо открывается и он входит... к этому я никак привыкнуть не могу! Уж лучше, когда она открывается с грохотом, тогда успеваешь морально подготовиться...
И так, морально подготовиться... Я подумал, не наглоталась ли Ирма каких-то таблеток.
– Можно послушать Пинк Флойдов, – произнесла она, разливая кофе, – вдвоем может быть и не будет страшно.
Скорее всего. Мне становилось интересно. Любил сумасшедших. Сейчас, мне кажется, как раз и столкнулся с таким экземпляром.
Мы закурили, и Ирма открыла окно. Сидели молча, в комнате расплывались мрачные песни ,,Dark Side of the Moon“, и мне почему-то стала нравиться эта ночь (возможно, потому, что ничего похожего от нее нельзя было ожидать).
Вдруг что-то странно зашуршало. Ирма ахнула. Но это были розы. В окно дунул ветер, белая, словно огромная пеленка, занавеска заколыхалась. На стенах, как маятники экзотических часов, закачались розы, роняя на паркет тусклые тени и засохшие бесформенные лепестки. Невидимый порыв ночи влетел в нашу комнату.
– Ирма, при таких нервах не надо обвешивать стены такими вещами, – произнес я, закрывая окно.
Раздались шаги, Ирма кинулась к проигрывателю и пустила музыку на всю громкость, даже сигнальная лампочка замигала.
The lunatics are in my head! Лунатики у меня в голове! – загремели Пинк Флойды.
– Шаги на лестнице, – сказал я, – какой-то пьяница тащится домой.
Шаги были легкими и торопливыми, они разносились неизвестно откуда.
– Это он, он пришел! – речь Ирмы становилась истеричной.
– Ты, конечно, видела его когда-то?
– Да. Раньше он мне не показывался. Знала, что кто-то есть в квартире, ночью, сквозь сон, чувствовала, что за мной кто-то наблюдает. И вот несколько дней назад он показался. Странно, точно таким его и представляла.
– Он, конечно, ужасно похож на Пола Маккартни или на Джона Леннона.
– Нет, – она была бесконечно серьезна, я бы сказал, даже торжественна, – знаешь, есть такая картина Рене Магритта, кажется, называется „Графский урожай“. Странно, но он тоже знал о Годо. Меня очень волнуют такие узы подсознания. Иногда разных людей в разное время совершенно изолированно осеняют те же самые страннейшие идеи...
– Ну, в конце концов, все выясним, – я оборвал ее, берясь за новую роль, теперь уже психоаналитика. – Годо – плод твоего сознания или подсознания. И кончено. Только ты одна его и видишь. А если это заставляет тебя страдать, обращайся к невропатологу, – я никогда не был таким внимательным ни к кому из существ женского рода. – Безусловно, мне было бы очень интересно увидеть этого вашего Годо – твоего и Магритта. – Такое сопоставление должно было быть для нее приятным.
– Я могу показать тебе картину, но книга находится в той комнате, а там – он.
– Я не боюсь Годо! – закричал я, с грохотом открывая двери. – Эй, Годо, дорогой, вылезай-ка из-за занавески, Ирма хочет зайти в гостиную, – я чувствовал себя героем вестерна.
Ирма пропустила меня первым в дверь и, держась за мой локоть, просеменила в гостиную. Я присел на диван, а она взяла огромную книгу о сюрреализме и долго ее листала. Заметил, что ее руки дрожат.
– Вот, – проронила она, наконец, протягивая мне книгу.
... Через окно, вырубленное в стене голубей комнаты, смотрит толпа мужчин. Все одинаковые как капли дождя, лица у них бесконечно холодные и бесконечно благородные, с котелками на головах...
– Лицо у него другое, совершенно другое, – прошептала она, усаживаясь рядом со мной.
Что-то зашуршало в коридоре.
– О Боже, он тут! – закричала она, схватила меня за руку, вырвала книгу и бросилась на балкон.
В нас словно от огромного спокойного животного ударило запахом ночи. Ирам закрыла дверь и прижалась к стене. Это уже было совершенной глупостью. Я чтил безумцев, но такой женской истерикой не восхищался. Взял ее за плечи и стал трясти.
– Девочка, может тебя надо отколошматить, чтобы пришла в себя? Иногда такие вещи помогают. Может быть, и Годо больше не придет, обидится.
Ирма держала в объятиях книгу и всхлипывала. После моих слов она подняла голову и поцеловала меня. Вернее, только прикоснулась к моим губам.
– Не сердись, пошли в комнату. Мне кажется, он там. Кто-то поставил битловскую пластинку.
Я принял решение вернуться в ее комнату и завершить эту историю. Прийти ночью к девушке и метаться по квартире и балконам в ожидании Годо – извольте!
Теперь уже я тащил Ирму в комнату, из которой доносилась меланхоличная битловская песенка.
Ирма в нерешительности остановилась у двери. Я шагнул в комнату и остолбенел. Возле окна, спиной ко мне, стоял высокий мужчина с черным котелком на голове, руки засунуты в карманы длинного темного пальто. Массовая галлюцинация, подумал я. Ирма было сунула голову, но, увидев Годо, закричала и кинулась назад. Он слегка повернулся. Я заметил его насмешливые глаза, курносый нос, тонкие ироничные губы, аристократический подбородок. Одной рукой он открыл окно, второй подперся о подоконник и изящным прыжком выскочил прочь. Я обомлел.
Ирма вошла в комнату и, присев на полу, расплакалась. Я подошел к окну. Внизу, освещенное витриной мясного магазина, чернело распластанное тело.
– Ирма, кто он такой? – спросил я хриплым голосом. – Где ты его прятала и что это за сцены из бульварных романов?
Сел перед ней на корточки. Она закрыла лицо руками.
– Кем бы он ни был, его уже нет, он покончил собой.
– Это Годо, – сказала она так странно, что я еле разобрал ее слова.
– Хватит этих глупостей! – закричал я и ударил ее в лицо. Говорят, это помогает от истерики. И действительно, Ирма перестала рыдать. Подошла к окну и, высунувшись, посмотрела вниз.
– Пойдем, – сказал я, беря ее за руки, – может быть, еще можно что-то сделать, пока не сбежались соседи. Все остальное оставим милиции.
Она обессилено улыбнулась и ничего не ответила. Я ужасался ее холодности. Ведь между ней и этим типом, который лежал распластанный на мостовой, освещенный витриной мясного магазина, и в самом деле что-то было. Да, ничего себе ночка... Я потянул Ирму по лестнице вниз. Она послушно тащилась сзади. Но под ее окном никого не было.
По улице отдалялся высокий мужчина в шляпе и в длинном пальто. Он несколько раз повернулся, но я не сумел разглядеть его лица. Я хотел его догнать, но Ирма сказала:
– Не стоит, он вскоре опять придет, – и вздохнула, словно старушечка.
Я взглянул на часы – половина четвертого. Время привидений давно миновало. Мог, конечно, сказать, что дома меня ждут предки, и чесать домой. Но Ирма тоже могла выйти в окно, и вряд ли это для нее кончилось бы также благополучно, как для Годо. Не хотелось бы всю жизнь жить с чувством, что убил человека.
Опять поднялись по лестнице, Ирма снова включила музыку. Мы обнялись и ласкали друг друга. Ирма вела себя как человек, знающий, что это его последняя ночь. Вдруг затрещал дверной звонок. Можно было не обращать на него никакого внимания. Но Ирма вырвалась из моих объятий и, раскрыв рот, умоляюще смотрела на меня.
– Шефы? – спросил я, имея в виду ее родителей.
Она покачала головой. Ясно.
Я открыл дверь. Он. Теперь я мог лучше рассмотреть его лицо, бледное и худое, большие, немного выпученные печальные глаза, орлиный нос, бесцветные губы со складочками вечной усмешки в уголках.
Я пропустил его в дверь, ничего не говоря. И что, черт возьми, я мог говорить?
Он направился прямо в комнату Ирмы, я – ему вслед, Ирма сидела на кровати, сильно зажмурив глаза, с болезненным лицом.
Годо взял книгу о сюрреализме, зажег сигарету и удобно устроился на красном стуле.
Я взял Ирму за руку и произнес:
– Пошли отсюда, – ведь нужно было что-то делать.
Мы ушли, захлопнув двери. Годо уйдет через окно. Опять шли, молча, дружно дошагали до дверей Витаса, вернулись на пьянку, оставленную часов пять назад. Вечеринка, естественно, все еще продолжалась. Как всегда. Компания Витаса была такой выносливой, что могли пьянствовать несколько суток без остановки, пока не становилось ясно, что таким образом отчаяние не прогонишь. Витас ни о чем не спрашивал. Мы с Ирмой в одно мгновение наклюкались и кое-как добрались до кровати родителей Витаса.
На следующее утро вся эта история с Годо казалась абсурдным сном. Мы с Ирмой старались изображать, что так оно и было. Ирма была веселая, шутила, чирикала о всяких пустяках. Мне было хорошо с ней. Мы знали, что наша дружба скоро кончится, поэтому старались пользоваться каждым мгновением. Мы совершенно не зависели друг от друга, в наших отношениях не было ни прошлого, ни будущего – и это было прекрасно.
Мы ушли от Витаса, болтались по улицам, залезали во все кафе, резвились как влюбленные шестиклассники.
В садике возле ротонды присели покурить. Часы на кафедральном соборе пробили шесть. Ирма хлопнула себя по лбу и крикнула:
– Ведь вчера оставили везде зажженный свет, включенный проигрыватель, открытое окно. Хоть умри, надо вернуться домой, введу родителей в банкрот.
О Годо – ни слова.
Вернулись к ней. Свет везде погашен, проигрыватель выключен. Красный стул придвинут к столу. Окно приоткрыто, розы на стенах покачиваются, ветер перелистывает репродукции сюрреалистов.
– Он, – сказала Ирма, закрывая окно.
Я молчал.
Вечер прошел замечательно, он – не показался. Мы легли рано, во всех комнатах было темно, тихо играли Пинк Флойды.
Ночью проснулся от запаха табачного дыма. Подумал, что курит Ирма (барышни имеют привычку курить в постели). Но Ирма спала, положив голову мне на плечо. Опять зажмурился, дым хлынул мне прямо в нос. Открыл глаза. Встретился с взглядом чистых серых глаз. Я закрыл глаза, потом опять открыл. Он выпрямился, пуская струйки дыма сквозь изящные ноздри. Теперь самым главным было, чтобы не проснулась Ирма. Она опять бросилась бы в истерику, а это – вещь заразная.
– Годо, – сказал я, – уйди отсюда, девочка спит.
Он затянулся сигаретой, зажал губы, приподнял брови и приблизился к окну. Я закрыл глаза, чтобы не видеть, как он уходит.
Ирма подтянулась. Я закрыл рукой ее глаза, самому тоже не хотелось их открывать.
– Я знаю, он тут, – произнесла Ирма трезвым голосом. Скорее всего, она вовсе не спала.
Стукнуло открываемое окно.
Она повернулась и обняла меня. Нежно провела рукой мне по глазам.
– Можешь открыть глаза, он уже ушел.
Я открыл. В комнате – пусто. Взглянул на Ирму. Ее глаза были широкие, блестящие, как у человека, который провел бессонную ночь. Ирма оглядывалась по комнате. По тому, как в одной точке застыл ее взгляд, я понял, что она кого-то увидела. Сквозь матовое стекло двери чернел мужской силуэт. Он пошевелился, и я увидел ладонь, тонкие длинные пальцы, прижатые к стеклу. Приблизилась другая рука, странно зажатая, в ней светился маленький огонек сигареты. Потом силуэт отодвинулся от двери, стали отдаляться легкие шаги, заскрипел паркет, стукнула балконная дверь, и внизу залаяла собака.
Ирма склонила голову.
– Постарайся заснуть, – произнес я.
Она, естественно, больше не спала. Когда я проснулся, услышал ее голос на кухне. Она громко пела битловскую песенку. Yesterday, all my troubles seem so far away! Вчера, все мои заботы кажутся так далеко! Так она, скорее всего, оберегала себя от Годо. Я встал и пополз на кухню. Ирма вздрогнула, с моим приходом умолкла и, видимо, боялась повернуться.
– Это я, Арвидас, – произнес я.
Почувствовал, что кто-то смотрит мне в затылок. Повернулся – это был он. Стоял у зеркала в резной раме из красного дерева. На фоне блеклого утреннего неба и горы. Ирма повернулась одновременно. Я увидел это в зеркале. Стройные зеленые свечи горели.
– Я зажег свечи, – произнес Годо, вынимая сигарету.
Я пытался убедить себя, что Годо – самый обычный приятель Ирмы, и они разыгрывают комедию с элементами фильма ужасов. Хотелось жизнерадостно воскликнуть: ну, детишки, пора завтракать, давайте прекратим эти игры. Повернулся к Ирме... Она целовалась с Годо. На фоне тусклого утреннего неба и горы. Итак, один Годо стоит и курит на фоне зеркала, другой целует Ирму на фоне окна, а я, дорогие мои, торчу на фоне холодильника и чувствую, что и у меня нервы не железные. Подвинулся в сторону и сел на табуретку. Первый Годо также приполз на кухню. Но, увидев второго и Ирму, видимо, почувствовал, что пришел не вовремя, зыркнул на меня, пробормотал „извините“ и зашагал к кухонному окну.
Я подпрыгнул, вылетел из кухни, дрожащими руками открыл дверь и как сумасшедший ринулся по лестнице вниз. Услышал шаги. Прислонился к стене. Мимо меня прошел Годо. Одной стороной губ иронично ухмыльнулся, снял шляпу.
Я вылетел на улицу. Шел быстро, не оглядываясь, но вдруг остановился. Мимо прошли две хихикающие барышни. Мой пиджак, ботинки, ремень остались у Ирмы.
– Арвидас, Арвидас, почему ты меня покинул? – услышал вдруг. Это была Ирма со всем своим скарбом. – Арвидас, – прошептала она умоляюще.
Ага – Арвидас, Арвидас, Арвидас... Я присел тут же на тротуар и стал зашнуровывать ботинки. Она села на корточки рядом.
– Арвидас, я не могу туда возвращаться! Ты не видел никакого Годо, Арвидас, ведь, правда, он не приходил?
Опять – Арвидас, Арвидас, Арвидас... Конечно, я не видел никакого Годо, встал, взял ремень.
– Как он меня целовал, Арвидас! – произнесла она кому-то в пространство.
– Кто? – я чувствовал себя чертовски уставшим.
– Арвидас, почему все так? Я умела быть одна. Сначала этим своим одиночеством дорожила, но теперь оно стало невыносимым. Мы знаем, что обречены на одиночество, но... Надо каким-то образом со всем этим покончить, Арвидас...
Я молча надел пиджак.
– Арвидас, не оставляй меня! – Но я ушел.
Потом, конечно, ее искал. Нашел телефон, звонил почти каждый день – никто не отвечал.
Вчера шел по кафедральной площади. День был жаркий, люди чувствовали себя как рыбы в кипятке. Я проклинал свои потертые джинсы и тоненькую рубашку, которые, казалось, впитали в себя весь полуденный зной.
Неожиданно увидел высокого мужчину в длинном черном пальто, с котелком на голове. Меня пробрала дрожь, однако я пошел вслед за ним. У подножья колокольней башни увидел Ирму, которая стояла и курила. Мужчина подошел к ней, они поцеловались, мне вспомнилась картинка на фоне неба и горы...
Ирма заметила меня.
– Привет, – произнесла она, улыбаясь, и постукивая пальцем в Годо: – это Миндаугас. А здесь, Миндаугас, господин Годо, – она похлопала меня по плечу. – Так познакомьтесь!
Я откинулся назад, словно от сильного удара. Ирма подмигнула мне и, взяв под руку Годо – ах, извините, Миндаугаса – ушла. Обернувшись, еще помахала мне. Я показал ей язык.
Присел в тени колокольней башни. Закурил, пускал дым сквозь нос. Господин Годо! Не знаю, сколько времени так проторчал.
– Арвидас, – вдруг кто-то заорал мне в ухо, – дитя милое, что тебе стрельнуло в голову в такую жару ходить в пальто, да еще с котелком на голове?!
Это был мой приятель Альгис. Я в нерешительности поднял голову, словно провинившись, покосился на него.
– Пальто и котелок, конечно, потрясающие, как с картин Магритта, где ты и откопал такие? Деточка, сними эти одежки, пока тебя не упаковали и не закрыли! Пошли лучше выпьем чего-нибудь!
Я встал. Мы уходили по кафедральной площади. Наши силуэты отдалялись, словно в старинном фильме, все уменьшаясь и уменьшаясь...
1980